Филлис Уитни - Атмор Холл [Женщина в зеленом]
![Филлис Уитни - Атмор Холл [Женщина в зеленом]](/uploads/posts/books/40021/40021.jpg)
Обзор книги Филлис Уитни - Атмор Холл [Женщина в зеленом]
Филлис Уитни
Атмор Холл
I
У меня не было прошлого, у меня не было будущего, у меня было только сиюминутное настоящее.
Сегодня же я выглядывала из-за подстриженных тисовых деревьев английского сада и сегодня же увидела своего мужа впервые за два года. Сегодня я стояла перед воротами Атмора, затерявшись среди других глазеющих экскурсантов. Я карабкалась по длинной тропинке к высокой террасе, на которой стоял дом, где я когда-то жила, а теперь чувствовала себя чужой.
Передо мной камни Атмора приветливо сияли медовым цветом в лучах теплого весеннего солнца, вместо того, чтобы выглядеть серыми и холодными, как будто они сердито хмурились, глядя на непрошенную американку, как это бывало раньше. Меня отторгли раз и навсегда. Я когда-то любила Атмор, я же и ненавидела его, но теперь я пришла сюда не для того, чтобы встретиться с домом.
Было необходимо появиться тихо, не нарушая покоя лужаек, и объявить о своем присутствии прежде, чем меня могли бы поймать и окончательно выдворить. К счастью, мне удалось довольно легко выбраться из Лондона и произвести свою секретную атаку на ворота. Как только автобус из аэропорта привез меня в город, я поспешила в экскурсионное бюро и узнала, что автобус с туристами вскоре отправляется, по пути он сделает остановки у одного-двух домов и в полдень будет в Атморе. Я заняла свое место в этом автобусе, взяв с собой багаж, так как намеревалась остановиться в деревне до тех пор… до тех пор, пока то, для чего я приехала, не будет сделано.
Мне не хотелось осматривать другие дома, и я поджидала возвращения нашей группы с экскурсии, сидя на солнышке в чужих садах или в автобусе, с нетерпением ожидая момента, когда мы снова тронемся в путь.
В промежутках между остановками я, миля за милей, проделывала свой путь, сидя у окна и совершенно затерявшись в лабиринте воспоминаний.
Ох уж эти противоречивые воспоминания! Как бы то ни было, но я должна была освободиться от старых пут, так как иначе я не могла бы вернуться домой в Нью-Йорк. Единственное, что можно сделать со старой любовью, это похоронить ее. Письмо от Мэгги Грэхем пришло неделю назад, и я часами перечитывала его снова и снова, уверяя себя, что Джастин Норт больше для меня ничего не значит и что мой брак с ним был невозможной ошибкой. Но эмоции нельзя похоронить словами, хотя пробудить можно. Только встреча с ним может сделать меня свободной.
Не было необходимости ненавидеть его так яростно, как я ненавидела его, когда убежала из Атмора. Право же, я достаточно повзрослела за эти три года, чтобы понять, что ненависть никогда не помогала найти выход из трудного положения. Уверена, если бы я увидела его снова, если бы я снова почувствовала его холодный взгляд на себе, я бы поняла, насколько полностью может умереть любовь. Я бы могла избавиться от… от чего? От надежды, возможно. Что бы это ни было, но я должна избавиться от этого настолько, чтобы я могла продолжать свою жизнь так, чтобы ни малейшая мысль о Джастине и Атморе не терзала мою память и не делала меня беспомощной в самый неподходящий момент. Я была молода, и это должно быть для меня легко. Это должно быть сделано.
Я подавила в себе все тревожные предчувствия, которые возникали у меня, уволилась с работы в туристском агентстве и ринулась через Атлантику на первом же самолете. Я не написала ни слова Мэгги Грэхем, кузине Джастина, которая все еще ведет хозяйство в Атморе для него или для кого-нибудь еще. Три года тому назад, когда мне было девятнадцать, я вышла замуж за Джастина. Два года назад я убежала из Атмора. Повзрослела ли я хоть сколько-нибудь с этих пор? Иногда я сомневалась.
К тому времени, как наше долгое путешествие закончилось, а оно заняло больше времени, чем обычные четыре часа на машине, и наш автобус подъехал к изящным кованым железным воротам, которые я слишком хорошо помнила, все в нашей группе подружились и болтали друг с другом. Я пожаловалась на головную боль, приняла сочувственно предложенный аспирин и была предоставлена сама себе. Если бы я только сказала им, что меня зовут Ева Норт, какой бы это вызвало переполох!
Странно было видеть ворота Атмора закрытыми на запор, так что пришлось звать привратника, чтобы он открыл их. В прежние времена ворота большую часть времени были гостеприимно распахнуты, так что у старика, жившего в привратницкой, было мало работы. И уж точно он не носил той униформы, что была на здоровенном детине, который вышел, чтобы впустить нас. Запертые ворота были первым знаком для меня, что за ними не все благополучно, и я почувствовала тревогу.
Пока мы ждали церемонии открытия ворот, я с фотоаппаратом через плечо вертела головой во все стороны и рассматривала герб на воротах в виде затейливо выкованного железного волкодава. Это был герб Атмора, и при виде его меня пронзила боль. С незапамятных дней, задолго до того, как был построен этот дом, герб с изображением ирландского волкодава принадлежал Атморам, и его изображение можно было встретить то тут, то там — в доме и на лужайках перед ним, даже на бумаге для заметок. В Атморе сохранилась традиция — держать живых волкодавов, хотя необходимости защищаться от нежелательных посетителей, как это было в давние времена, уже не было.
Первый же щенок, родившийся вскоре после того, как Джастин привез меня домой после медового месяца, стал моей собственной собакой, несмотря на то, что формально он не был мне подарен. Мы назвали собаку Дейдри в честь ее ирландских предков. Но Джастин, со свойственными ему всплесками юмора, которые иногда удивляли меня в нем, всегда звал ее Дейдри Макинтош, частенько сокращая ее имя до Мак. За многие годы, как он говорил, в ее родословной происходили скрещивания пород, и среди ее предков были шотландские борзые, так что надо делать реверансы в обе стороны.
Дейдри была моя. Единственное, что было по-настоящему и полностью мое, это она. Даже теперь, когда я вспоминала о ней, меня охватывала печаль. Мысль о Джастине оставляла сухими мои глаза, но по Дейдри я плакала. Где она теперь, хотела бы я знать. Узнала бы она меня, если бы мы встретились? Возможно, нет, так как у годовалой собаки, наверное, короткая память.
— Ты чувствуешь все слишком чрезмерно, и в то же время не доверяешь своим чувствам, — часто говорила мне Мэгги. — Одно дело радоваться, но совсем другое — страдать.
В течение последних двух лет я пыталась не страдать в прежнем смысле слова, то есть не испытывать жалости к самой себе. Но я не испытывала также и радости.
Засов подняли и открыли ворота. Наша группа ручейком потекла в них. Я позволила потоку нести меня с собой. Мы шли пешком, пересекли подъездную аллею и направились по тропинке, которая шла по ступенькам, прорубленным в зеленых террасах лужайки. Эту невероятно зеленую бархатную лужайку я помнила так хорошо! Утром шел дождик, но теперь только легкие пушинки белых облачков плыли по бледно-голубому небу. При солнце Атмор производил самое сильное впечатление. Я заставила себя взглянуть на дом, когда мы подходили к нему. Я даже пыталась восстановить те чувства, что я испытала, увидев его, когда мне было девятнадцать лет, и я глядела на него через открытые ворота, появившись непрошенной и без доклада. Моя бабушка, когда была ребенком, жила в соседней деревне, до того как выросла и вышла замуж за американца. Она рассказывала мне прекрасные легенды об этом доме и о тех, кто жил в нем. Итак, я приблизилась к нему, готовая к чуду, и теперь желала бы снова испытать прежние чувства. Но все эмоции молодости, казалось, навсегда погасли во мне.
